В польском переводе сочинения Горецкого сказано, что все последние сотни привел Брацлавский; но это — извращение следующих слов подлинника: Braclaviensium quoque erant ducenti.
Слава и добыча — значили в то время почти одно и то же. Горецкий выразился о казаках так: qui de mori, gloriae ac praedae, tam sibi quam heris suisacquirendae causa, etc. Папроцкий рассказывает, что когда один шляхтич, крещеный против воли родителей в латинскую веру и воспитанный дядею-католиком, явился к отцу с богатою военною добычею, он был принят, сверх чаяния, весьма благосклонно. (Herby Rucerstwa Polskiego, изд. 1584, стр. 543). Редчайший экземпляр этой книги, без перепечатанных 20-ти листов, которые были в свое время сожжены, находится в Императорской Публичной Библиотеке).
Имена эти, напечатанные не совсем верно по-латыни, исправлены по хронике Бильского; а что Бильский, как современник похода, не ошибался, видно из того, что все эти имена включены Папроцким в книгу его «Panosza» etc.
Сказания украинских летописцев о Сверчовском, который у них переименован в Свирговского, а равно и напечатанная в «Запорожской старине» И. И. Срезиевского песня о нем, подлежат ещё разбору критики, которой предстоит много труда по очищению летописей украинских от вымыслов, а исторических песен от подделок.
Оржельский рассказывает, что после татарского набега 1575 года, послыиз русских провинций явились на сейме в трауре.
Рукоп. библ. Красинских в Варшаве, fol А. I. 4, л. 40.
Там же, л. 54.
Там же, л. 52.
Там же, л. 103.
Закон 1578 года о выбранцах напечатан в "Volumina Legum" кратко, и развит только в универсале Стефана Батория ко всем старостам и державцам, сохранившемся между рукописями варшавской библиотеки Красинских (fol. А. I. 4, л. 104—106). Писецкий, в своей "Chronica Gestorum" etc. (р. 44), говорит, что еще Сигизмунд-Август permiserat delectum fieri ex colonis villarum Juris Regii, ut nimirum vigesimus quisque colonus pedes militaret. Но "Volumina Legum", при повторении этого закона в 1590 году, приписывают его королю Стефану.
Рукоп. библ. Красинских в Варшаве, fol. А. I. 4, л. 297—8.
Указывать на изъятие из-под власти старост Сигизмундом-Августом в 1572 году, как на образование из них отдельной военной корпорации, нет основания, потому что Стефан Баторий находит их в прежнем положении, "пробует" пригласить их на королевскую службу и подчинить их черкасскому старосте.
Шляхтич, очутившийся крамарем, мелким торговцем, наймитом у простолюдина или хоть и у пана, но для чорной работы, или, наконец, ремесленником, терял герб и дворянство.
Предположение о непрерывности сношений оседлой шляхты с казаками подтверждается, между прочим, характеристическою речью адвоката княгини Острожской, произнесённою перед королем Сигизмундом-Августом в 1553 году. В этой речи князь Дмитрий Сангушко изображен пограничным преследователем татар. Когда татары бывали прогнаны оседлою шляхтою с одной стороны, а низовыми казаками с другой, у панов, подобных Дмитрию Сангушку, завязывалась игра с казаками в карты и кости, результатом которой был выигрыш не только отнятой у татар добычи, но и самих ордынцев, захваченных казаками в плен.
Так обозначен юго-восток Польского государства в мирном договоре с турками 1575 года.
В одном из примечаний указан случай сожжения и перепечатки 20-ти листов гербовника Папроцкого, неприятных некоторых магнатам, которых предки оказались бурмистрами краковскими. Книга „Panosza to iest Wyslawienie Panow ruskich“ никак не могла быть приятна панам польским, и по всей вероятности, они скупали экземпляры её по всей Польше для сожжения, как это было делаемо с радзивиловским переводом Библии, с некоторыми томами издания Догеля „Codex diplomaticus“ и другими книгами. Польская критика и в наше время относится к Папроцкому неблагосклонно. Оставляя без внимания положение его в обществе, она повторяет толки недовольных им совремеиников о его продажности, жажде корысти, низкопоклонничестве. Между темъ он, при своих скудных средствах, изъездил край, простиравшийся тогда на 250 миль, перерыл домашние, монастырские архивы и сохранил от забвения много исторических сведений, а когда недовольные его изысканиями паны принудили его бежать из отечества, та же любознательность заставила его странствовать по Силезии, Моравии, Богемии. Проработав так всю жизнь, этот любознательный человек умер в бедности, и только иностранец, современный ему богемский историк, Бальбинус, представил в истинном свете трудную роль его, как собирателя исторических сведений. (Miscellanorum Hist Regni Bohemiae decadis II, lib. I, p 107).
Игра слов между Матвеем и матушкиным сынком.
Хроника Писецкого доведена до 1648 года, но что это место было писано в начале XVII-го века, видно из его указаний на события 1614—1616 годов, как на только-что случившиеся. Я пишу Писецкий, а не Пясецкий потому, что он был русин и прозван по имени села Піски (т. е. пески); но, как слово піски противно духу польской фонетики (русинское слово пісок у них — piasek; піски—piaski), то поляки и переименовали Пісецкого в Пясецкие. Такой же случай (а их бесчисленное множество) представляет фамилия Писечинских в киевской Украине, переименованная в Пясечинских. История ревниво охраняет правду, как в крупных событиях, так и в самых дробных мелочах: жизнь дорога в каждом своем проявлении.