История воссоединения Руси. Том 1 - Страница 66

Прибавлю еще одну черту нашей историографии по отношению к Острожскому. Князя Василия обвиняли в подстрекательстве казацких куп на грабеж имений тех духовных и светских панов, которые содействовали церковной унии. Не известно, до какой степени он участвовал, конечно, чрез своих клиентов, в подстрекательстве; но исторический суд в его пользу опирается у нас на следующем аргументе: «Острожский, в своих письмах к зятю Радзивилу, жаловался, что на него клевещут, и свидетельствовался Богом в своей невинности... В самом деле (замечает с катехизическою наивностью историк) нет основания утверждать, чтоб старик преклонных лет решился так нагло лгать, употребляя в дело такие средства». Достопочтенный трудолюбец мог бы проследить по книгам порок лжи в исторических личностях и удостовериться, что он гораздо свойственнее преклонной старости, нежели цветущим летам юности или мужества. Украинский народ глубже вгляделся в жизнь, складывая пословицу свою: старому брехати, а богатому красти, хотя он не имел понятия ни о Сиксте V, ни о нашем земляке Мазепе со стороны притворства, ни о множестве таких личностей, как Меттерних и Талейран, которые отнюдь не делались чистосердечнее, по мере того, как старились и дряхлели. По свойству своей природы, по своему политическому и социальному положению, князь Острожский должен был играть различные роли перед различными людьми. Разве это редко встречается в истории? Что князем Острожским пугали врагов православия, что с ним везде носились и преувеличивали те или другия стороны его деятельности, это так натурально в тогдашнем положении русской церкви и русского общества; но принимать молву XVI и XVII века в буквальном смысле, при нынешнем развитии историографии, значит — возвращаться в летописный период науки. Сами хвалители князя Острожского и подобных ему деятелей, в конце концов, должны согласиться с автором этой написанной попросту книги, что православие напрасно устремляло на них «исполненные ожидания очи»: ничего не дождалось оно от тех людей, которые до сих пор, по старой памяти, слывут передовиками религиозного движения в XVI и XVII веке, и всех меньше дождалось оно от князя Острожского. Он с двадцати тысяч войска съехал под конец жизни на то, что благочестиво советовал Львовскому братству терпеть, терпеть и терпеть.

Но зато и уния далеко не имела таких успехов, на какие рассчитывали католики, и какие приписываются ей в наше время. Интимные сношения папских легатов, или нунциев, с римскою куриею, сделавшиеся ныне явными, показывают, что захват церковных имуществ, под эгидою фанатика короля, был скорее предметом страха, нежели радости, для сторонников Рима в отрозненной Руси. В инструкции, данной нунцию Ланчелотти, на основании сведений, сообщенных его предшественниками, говорится, что, по объявлении унии, к ней «пристало мало духовенства, а еще меньше народу». В двадцатипятилетие, истекшее с того времени, получены римскою куриею прискорбные для неё результаты религиозной деятельности короля, сената и католической шляхты, не смотря на то, что в это двадцатипятилетие уже лилась кровь из-за унии, и что уния имела знатного мученика в лице Грековича, наместника унитского митрополита. Он был утоплен в проруби на Днепре запорожскими казаками, против Видубицкого монастыря, под Киевом. Казаки раздели его донага и, бросая в воду, примолвили с трагическим сарказмом: «Благай папу, нехай тебе рятуе». Несчастный силился выбраться из проруби, хватаясь за окраины, но казаки обрубили ему руки. Прискорбие римской курии о безуспешности унии выражено в конфиденциальном документе следующими словами: «Пожалуй, есть (на Руси) и епископы, и пастыри унитские, но почти без паствы, а к тому пребывают они в большом страхе, чтоб не прогнали их и не отняли церквей, отобранных у дизунитов. Умнейшие из епископов (в Риме) предвидят много злого от унии и думают, что было бы лучше, когдаб её вовсе не было. Всего больше печалит унитских архиереев опасение, как бы им не остаться одинокими, когда их покинут немногие из их последователей, а новые сделаются тогда еще упорнее (в старой своей вере) и к ним не пристанут». По свидетельству нунция Торреса, в 1620 году, в нашей отрозненвой Руси было два архиепископства и шесть епископств унитских. В этих епархиях насчитывает он 13 монастырей, в которых находилось всего только до 200 монахов, „не более 200“ — «Много и других монастырей в этих епархиях», прибавляет он, «но они заперты по неимению монахов, тогда как у дизунитов только в одном из киевских монастырей до 800 монахов». В 1621 году насчитал Торрес унитских церквей в польской-литовской Руси 2.169, а дизунитских, то есть православных, только 1.089; но, судя по тому, что пастыри унитские оставались без паствы, надобно думать, что отобранные у православных церкви стояли пусты, и что, следовательно, дело унии ограничивалось только захватом имуществ, приписанных к церквам и монастырям. «Не возможно выразить», говорит тот же нунций, «как русский народ ненавидит латинцев. Увидав ксенза, плюют на землю с досады и омерзения. Оттого немногие переходят в унию, и труднее отклонить их от их веры, нежели лютеран и кальвинистов».

Кто же останавливал успехи унии? Кто ей так сильно противодействовал ?

ГЛАВА X.

Заслуга польской конституции перед просвещением Руси. — Аскетическое начало в поддержании падающей церкви. — Защита церковнославянского языка. — Монашество, как связь между народом и церковью. — Изображение панского элемента перед народом, с монастырской точки зрения. — Нравственная поддержка мещанства в качестве церковных братчиков. — Защита монашества от осмеяний и хулы. — Значение Афонской горы в истории русской церкви. — Обличение унитских иерархов. — Оправдание распоряжений цареградского патриарха. — Сопоставление папизма с православием.