История воссоединения Руси. Том 1 - Страница 42

Не забегая вперед, поспешим заметить, что эти же самые люди доставляли казачеству, в дополнение к татарски-воинственному контингенту, контингент европейски-воинственный. Выходцы из глубины Польши, где, как указано выше, и вокруг Кракова существовала Русь, состояли не из одной бруковой шляхты, не из одних тех, которые, по словам Михалона Литвина, привыкли в своей Литовщине еще в постели кричать: "вина! вина!" не из одних таких, которых наш холмский земляк, а польский писатель, Рей, ставит ниже лесных волков по грубости их общественных увеселений. Между выходцами попадались и такие люди, как Предислов Лянцкоронский, отведавший войны с неверными в самой Азии, окончивший полный курс рыцарства в европейских армиях и вполне соответствовавший похвале, которую так щедро расточает древний летописец древним полякам: Non dominandi ambitus, non habendi urgebat libido, sed adalte robur animositatis exercebat, ut praeter magnanimitatem, nihil magnum estimarent. Если бы не эта другого рода закваска казачества, никогда бы оно не совершило таких подвигов колонизации, о каких не смел мечтать ни "мудрый" Ярослав, устроивший поселение "по Ръси", ни тот предприимчивый князь, чьи "комони ржали за Сулою, чьи трубы трубили в Новеграде". При этом надобно иметь в виду, что в рядовом казачестве, возникшем из положения края, были, так сказать, офицеры из высшего сословия, которые назывались взаимно товарищами, доколе ходили в казаки или казаковали. В польском коронном войске товарищами назывался весь его шляхетный контингент (выбранец, наемный немец и проч. товарищем не назывался); коронно-войсковой шляхтич терял это почетное звание только тогда, когда делался поручиком, ротмистром и т. д. В старостинских и панских ополчениях служили частью весьма знатные землевладельцы, которые нередко делались предводителями казачества, в качестве выборных казацких гетманов. Например, в половине XVI века судебные ораторы, в своих речах перед королем и сенаторами, называют казаками князя Константина-Василия Острожского и князя Димитрия Сангушка наряду с Дашковичем, Претвичем, Сверчовским. Ходить в казаки было в начале делом самым почетным, и в образовании казачества участвовали лучшие люди и лучшие воины в польско-русском дворянстве. Не панская прихоть, не безотчетное рыцарское удальство заставляло знатных панов ходить в казаки, но то самое чувство, которое внушало князю Игорю опоэтизированное желание испить шеломом Дону. Русская земля выполняла всё одну и ту же функцию, будучи расположена у края Европы, и мы можем называть ее Украиной в самом почетном смысле, помня, что она, со времен Киевского Владимира, была постоянно обращена лицом к азиятскому, разрушительному миру. Название Малая Русь или Южная Русь, или польско-литовская Русь не выражают роли этой страны в истории европейской культуры, — той роли, которую присвоивает себе Польша, не понимавшая Украины ни политически, ни исторически. Впоследствии из этих волонтеров делались воеводы, каштеляны, стражники, коронные гетманы. Старостинский или панский замок, дикое поле или татарский шлях были для них школою, в которой они изучали не одно искусство боя с неверными, но — что было гораздо важнее — самую страну, это неведомое, таинственное, опасное море степей украино-татарских, — неведомое до того, что за составление весьма недостаточной карты татарских шляхов, галицко-русский пан Синявский получил в свое время от короля такую награду, какие давались только за государственные заслуги. Гетмановать в те времена значило быть вождём, водить войско, а водить войско значило знать местность и в стратегическом отношении, и в отношении водопоев, паши, живности, на возможно широком пространстве, по которому татары бродили — то в качестве помадов, то в качестве добычников . Разбой, если позволительно здесь так выразиться, противопоставлялся разбою, скитанье — скитанью, выносливость — выносливости. Это была служба ежедневная и еженочная, потому что татары жили почти одной только добычею. Молодой человек, упражнявший способности свои под предводительством какого-нибудь князя Рожинского, не забытого народною песенною музою доныне, развивался на пограничье во всю ширину врожденных доблестей своих. "Atque itu Podolii", говорит один из Геродотов новой Скифии, "nocte ac dies bello continuo vitam totam transigunt. O vivos omni genere praemiorum dignos!"

В главе I-й я говорил о том, как литовско-русская торговля с Грециею отхлынула с берегов Чорного моря, переставшего быть гостеприимным (pontus euxinus) по водворении турок в Царьграде. Теперь следует сказать, что со стороны русских людей постоянно наносился вред турецко-татарской торговле на том важном торговом пути, который Сарницкий называет знаменитым "битым шляхом" (via trita et celebris) и который вел от Белгорода (Theodosia dicta veteribus) к Очакову. На караваны, шедшие этим путем с богатствами эксплуатируемой завоевателями империи через Очаков на Москву или на Астрахань, а оттуда возвращавшиеся с произведениями звероловного севера и плодоносного востока, русские добычники нападали разбойницким обычае. Пограничные старосты воспользовались этим торговым путем для того, чтобы добыть языка и разведать, что замышляют враги, или что делается в Туреччине и Татарщине. Для этого посылали они на "битый шлях" собственно так называемых казаков, людей, весьма легко вооруженных и способных к быстрым, неожиданным нападениям (genus quoddam militum leuissimae armaturae velitationibus aptum, quos Kozakios vocant). Задача этих людей, по описанию, сделанному Сарницким во второй половине XVI-го века, состояла в том, чтобы схватить, кто подвернется под руку, и примчать к старосте или другому старшине. "Но чаще (продолжает Сарницкий) бывает наоборот. Казаки возвращаются, прилегши на коне и поглядывая, как бы кто не заметил их следов и самих не схватил на погибель". Естественно, что тут случалось, так же как и во времена Игоревы, "пересесть из седла злата да в седло кощеево", попросту — очутиться в плену. Сарницкий пишет об этом с геродотовской определительностью: "...ita ex praetereuntibus rapiunt quos possunt, et ad praefectos suos citato et festinanti cursu reducunt, saepius tamen retro, ceruice inflexa, prospectantes, ne quis esrum vestigia signet, et urgendo capiti eorum invehat. Nam non raro alea cecus cadit quam optassent et saepe ex captiuante fit captinus". Почтенный географ беседовал с удальцами, — конечно не по латыни, и получал на свои вопросы достойные Игоря Святославича ответы. "Из-за чего вы, казаки", спрашивал он, "подвергаетесь так дерзко неверности военного счастья?" — "Что за беда!" отвечали ему: "хоть и не будет никакой добычи, так и то хорошо, что повеселю этой забавою молодые лета мои". — Приятная забава! (замечает про себя кабинетный деятель). Кто этого не знает, чем она кончится, как попадешь в татарские руки?" — "Et interroganti, cur ita temere dubio Marti se exponant, responsare solent; bene est, si, inquit, nihil inde vtilitatis percepero, nisi quod iuuenilem aetatem meam eo pacto consolahor contentaueroque, satis est, iuuat. At contentatio ilia qualis futura sit, si interim ad manus Scythicas deueneris, nemo est qni ignorat". К этому-то периоду относятся те народные наши думы, которые, даже перейдя чрез медиум невежества кобзарского, всё еще и в обломках своих живо изображают богатство поработителей Греции и молодецкую жадность русского оборвыша поживиться от них частью хищнической их добычи, а не то — хоть повеселить себя риском. Все равно ведь беда ежеминутно висит над головою.