История воссоединения Руси. Том 1 - Страница 12

Польские летописцы вспоминают о нескольких удачных походах Лянцкоронского на казацкий манер, и с его именем постоянно соединяют другое громкое в то время имя Остапа Дашковича, старосты чёркасского и каневского. Дашкович у летописцев прослыл простолюдином, возвышенным за воинские способности, до звания королевского старосты, но это опровергается родственными его связями с панскими домами. Сестра Дашковича, Милохна, была замужем сперва за Борисом Тишкевичем, а потом за киевским воеводой Немиричем. Сверх того, известно, что у него были наследственные по отцу и матери сёла на речке Раставице, под киевским замком и возле Путивля. В 1503 году Дашкович вступил в службу к московскому царю, и, когда польский король требовал его выдачи, царь отвечал, что Дашкович у короля был "метной" (знатный) человек, что он бывал от короля во многих местах на Украине воеводою и, по старому обычаю, перешел на службу от одного государя к другому. Служба Дашковича у московского царя продолжалась лет пять, но в чем именно она состояла, не известно. По ходатайству князя Острожского, король опять принял его к себе и вверил ему два украинские замка, Канев и Черкасы. Впоследствии он получил в пожизненное владение еще три замка внутри литовской Украины, именно: Кричев, Чечерск и Пропойск.

Канев и Черкасы были тогда крайними сборными пунктами для днепровских казаков. Татары, идучи на добычу, держались от них как можно подальше. Когда хан шел на Москву в помощь польскому королю, он просил короля удержать черкасских и каневских казаков от нападения на его войско. Иногда он жаловался королю, что черкасские и каневские казаки ходят под его улусы вместе с казаками путивльскими, что они становятся под татарскими улусами на Днепре, (1527 год), нападают на татар, а кроме того, обо всём, что здесь узнают, сообщают в Москву; что в Черкасах королевский староста держит на вестях путивльских казаков, и что, лишь только татары двинутся в поход, в Москве уж об этом знают. Очевидно, что такой пограничный староста, как Дашкович, мог действовать почти так же самостоятельно, как удельный князь. Каждый из троих соседних государей одинаково нуждался в его усердии; для каждого он мог быть одинаково опасен. В разгаре войн с московским царем, Дашкович оставляет короля и служит его неприятелю; но лишь только вздумал вернуться в родной край, король вверяет ему два важные пограничные замка. Однажды, сражаясь на Днепре с татарами, Дашкович был захвачен ими в плен, но и тут его щадили, как знаменитого воина. Воспользовавшись междоусобною войной в Орде, он ускользнул из плена и возвратился в Черкасы невредим. Дружеские связи его с Лянцкоронским, а также с винницким и брацлавским старостами, давали ему возможность предпринимать удачные походы в самую глубь татарщины. В 1531 году Лянцкоронский умер. Дашкович один выдерживал напор татарской силы на пограничья. У короля между тем шли переговоры с ханом о вечном мире. Король, через своего посла Оникия Горностая, предлагал платить хану 7.500 червонцев и на столько же присылать сукна за всякий год, в который татары оставят его владения в покое. Хан постоянно уверял короля в своей дружбе, а татары между тем вторгались в польские владения. Видя все это, Дашкович продолжал свое дело постарому. Казаки его промышляли рыбою и звериною ловлею по Днепру до самих Порогов, или — что все равно — воевали с татарами в их займищах. Когда татары шли на Московское царство, казаки отрезывали у них от главного войска слабые отряды; когда татары возвращались в свои улусы, добыча попадала в казацкие руки. Жалобы хана не имели никаких последствий. Наконец хан объявил королю, что, не смотря на их дружеские отношения, пойдет на Черкасы и Канев войною. Действительно, в 1532 году, Саиб-Гирей осадил Черкасы. По сказанию Бильского, в татарском войске было 1.500 янычар и 50 пушек. Но Дашкович тринадцать дней отражал приступы с таким успехом, что наконец хан был вынужден примириться. Подружась за трапезою с Дашковичем, Саиб-Гирей отправил к королю на Пётрковский сейм посольство. Вместе с ханскими послами отправился и Дашкович в Пётрков. У него созрел план защиты Украины посредством устройства на Днепре постоянной сотражи в 2.000 человек, которая бы, разъезжая на човнах-чайках, не давала татарам переправляться на правую сторону. Сверх того, по его проекту, надобно было содержать конный отряд в несколько сотень, для снабжения защитников Днепра пищею.

На сейме приняли Дашковича с большими похвалами и осыпали подарками. План его всем понравился. Были предположения о постройке на днепровских островах крепостей и об основании за Порогами рыцарской школы; но тем дело и кончилось. Дашкович после того еще воевал против татар, потом вместе с татарами опустошал Московскую землю в отмщение за Литву; в 1535 году он умер, бездетным, как и Лянцкоронский, — может быть, даже и неженатым. Его родовые села, и движимое имущество, характеризующее казацкий быт: деньги, золото, серебро, драгоценные вещи, одежды, лошади со сбруей и оружием, рогатый скот, овцы, свиньи и пасеки в Черкасах и Каневе, достались в наследство его сестре и племяннице.

Проект Остапа Дашковича об устройстве на Днепре постоянной стражи показывает, что опыты в этом роде были уже делаемы. Не доставало только помощи со стороны правительства, без которой непрочны были за Порогами займища черкасских и каневских казаков. Из актов того времени мы знаем, что ближайшие к Черкасам бобровые гоны, рыболовные озёра и другие "входы" принадлежали искони киевскому Пустынскому монастырю Св. Николы. Остап Дашкович, по вступлении на староство, спрашивал черкасских старожилов, бояр, мещан и казаков, по какие именно урочища предоставлено Никольскому монастырю исключительно пользоваться правом звериной и рыбной ловли, и, по своей обязанности, утвердил за никольскими старцами это право, отстраняя от него казаков. Хотя казаки, по своему обычаю, вступались в монастырские входы и живились добычею насчёт никольских старцев, но далеко не удовлетворяли своим нуждам, — тем более, что старцы выпросили у короля подтвердительную грамоту. Казаки, вместе с мещанами, искали себе независимых угодий в низовьях Днепра и, по праву первого займа, владели сообща Звонецким порогом, то есть всем прилегающим к нему урочищем. Ссоры мещан и казаков с воеводами и старостами, оставившие след свой в современных актах, дают понять, что одна и та же нужда в средствах к существованию делала из казаков мещан и из мещан казаков, то есть — или собирала их в город под замковый присуд, или гнала в днепровские пустыни для вольной добычи. Так, в 1523 году, киевские мещане жаловались королю на своего воеводу Андрея Немировича, что он принуждает их ходить в поход пешком, а их лошадей и оружие раздаёт своим служебникам, заставляет мещан стеречь пленных татар и карает их за бегство, а по закону этого делать не следует, сверх того, воевода присваивает себе мещанские дворища и угодья, и приневоливает мещан к черной работе, которой они не обязаны исполнять. Жалобой ничего не добились мещане, надобно было или кориться воеводе, или бежать из Киева. В 1537 году, вскоре по смерти Дашковича, черкасцы и каневцы взбунтовались против своего старосты Василия Тишкевича. Причина бунта осталась невыясненной, но можно догадываться из позднейшей жалобы черкасцев на другого старосту, Яна Пенька, что дело шло здесь о спорных доходах и о пределах старостинской власти. Ян Пенько хотел заставить мещан и поспольство стеречь замок, который до тех пор охраняли особые "башники", принуждал их на себя работать, возить дрова и сено, не позволял возить в Киев на продажу мед, не давал ловить рыбу и бобров, отнимал издавна принадлежавший мещанам порог Звонец, собирал с них двойные коляды на праздник Рождества Христова и отягощал поставкою подвод. По королевскому повелению, оный же воевода Андрей Немирович, королевский "дворный гетман", вникнувши в дело на месте, при содействии двух королевских дворян, признал Пенька невиновным. Волей-неволей надобно было мириться с притеснителем. Всего тягостнее была для мещан сторожевая служба. При посредстве воеводы Немировича, мещане и все поспольство, а также черкасские вдовы, княжеские и панские люди и духовенство, обязались давать старосте по два гроша с каждого человека, который кормится собственным хлебом